За последние годы число экологических протестов в российских регионах выросло, несмотря на сужающуюся структуру политических возможностей. В Башкортостане решение Башкирской содовой компании (БСК) разработать шихан Куштау – гору, состоящую из известняка, – встретило ожесточенное сопротивление общественности. Движение в защиту Куштау оказалось успешным, несмотря на репрессивный ответ со стороны регионального правительства и его тесную патронажную связь с БСК – два условия, которые в литературе считаются неблагоприятными для протестующих. Когда экологическое недовольство успешно мобилизуется в условиях репрессивной среды и укорененных неопатримониальных практик? На основе интервью с участниками протеста, я прослеживаю два взаимосвязанных механизма успешной мобилизации. Первый механизм подчеркивает ту роль, которую играют национальные организации в поддержании экологического коллективного действия. При снижающейся роли профессиональных экологических НКО, национальная организация Башкорт предоставила зарождающемся движению опыт неформальной организации. Его руководители связали этнические обиды с экологической мобилизацией, заявив об особом значении горы для башкир. Однако этнические и соседские связи не препятствуют репрессивным мерам со стороны регионального правительства из-за ограниченного масштаба такой мобилизации. Второй механизм охватывает процессы фреймирования, способствующие расширению масштаба протеста. Чтобы привлечь новых участников и остаться в лоне неполитического активизма, активисты обратились к фреймированию протеста в терминах воспринимаемых издержек неопатримониализма, фокусируясь на неравномерном распределении природных ресурсов. Это фреймирование накладывало на главу республики бремя ответственности за то, что он продвигал интересы федерального центра и БСК, пренебрегая экологическим благополучием граждан. Активистам движения удалось привлечь новых сторонников, не подвергая себя опасности быть воспринятыми в качестве радикалов, нацеленных на режимное измерение. Так, неформальные организации, имеющие достаточный уровень координации, и резонирующее фреймирование, апеллирующее к более широкому опыту граждан, могут привлечь в экологический протест новых участников при неблагоприятных условиях.

Данная статья изучает отношение современных российских консерваторов к «зеленой повестке». Несмотря на то, что тема экологии изначально считалась приоритетом для левых партий и движений, в последние годы европейские правые политики стали активнее обсуждать и использовать экологическую проблематику для повышения своей популярности. Если типичная левая «зеленая повестка» во многом фокусировалась на глобальных вопросах, например, изменение климата, снижение выбросов парниковых газов, энергетический переход, то правые популисты, отрицая важность предлагаемой экологической политики, предлагали сосредоточиться на локальных проблемах: сохранение родной природы, сохранение национального контроля над природными ресурсами. Этот тренд мы наблюдаем и сейчас в России: отечественные охранители активно обсуждают «зеленую повестку», предлагая свое видение оценок и путей решения экологических проблем. В данной статье мы ставим перед собой две задачи. Во-первых, мы показываем, что западный и российский консервативный дискурс имеют больше сходств, чем различий. Кроме того, показано, что отечественные консерваторы, не являясь единым сообществом, имеют разные взгляды на истоки и пути решения экологических проблем. Отечественный «зеленый» охранительный дискурс неоднороден, он восходит как к истокам российского экологического движения, так и европейским правым. Во-вторых, мы пытаемся выяснить, влияют ли взгляды консерваторов на проводимую экологическую политику в России. Для этого мы изучаем данные по поддержанным президентским грантам по экологической тематике за 2018–2022 года. Всего было изучено более четырех тысяч заявок, которые были проанализированы по нескольким основаниям. Результаты анализа показывают, что преобладают проекты по локальным проектам. Кроме того, в экологическую проблематику включаются патриотические организации, а ряд экологических организаций начинают намеренно использовать патриотическую риторику. Полученные результаты позволяют нам сделать осторожный вывод о том, что в экологической политике прослеживаются следы консервативных установок.

How reliable are online social scientific surveys in non-democratic contexts? To address this question, we compared the data from two web surveys (WSs), conducted in Russia in 2018 and 2020 using opt-in panels, to the offline data from the 7th wave of the World Values Survey (fieldwork in Russia 2017) and the 2010 Russian Census data. We found that (a) the overall quality of the data from WSs is comparable to that of the data from the offline sample; (b) online respondents express more liberal views on such issues as homosexuality, abortion, and divorce, as well as gender equality, compared to offline respondents (by about 10% of the total scale range for each domain); and (c) different survey modes produce slightly different nomological networks of value orientations. We also tested several competing explanations of (b) and concluded that the most likely one is less pronounced social desirability bias in WSs.

After Hofstede proposed individualism-collectivism (IDV-COLL) as a dimension of national culture, numerous studies have used that name to refer to individual-level psychological constructs, based on theories and empirical operationalizations that are not necessarily compatible with the Hofstede tradition. This has created confusion. In this study, we investigate whether the two revised Minkov-Hofstede dimensions of national culture - IDV-COLL and “flexibility-monumentalism” (FLX-MON) - have individual-level counterparts and if they are isomorphic (have the same structure at both levels of analysis). We find that the three main conceptual facets of national COLL (conformism, ascendancy, and exclusionism) and the three of MON (self-esteem, self-stability, and generosity) materialize as six independent individual-level dimensions in a nationally representative sample from Mongolia (n = 1500). This structure emerged in a confirmatory factor analysis, multidimensional scaling, and hierarchical cluster analyses. This is the first series of analyses of the structure of the individual-level ingredients of national IDV-COLL and FLX-MON.